Живопись и графика Давида Хайкина прежде всего очень красива. Его работы безошибочно узнаваемы по сочным, насыщенным, сложным живописным решениям, безупречно точной, орнаментально-условной пластике фигур и предметов. 

Именно этот декоративный дар позволяет художнику создать в своих работах вымышленное волшебное пространство, где пластические конструкции, цветовые и масштабные соотношения подчинены чрезвычайно убедительной художественной логике сказочного повествования. Это необыкновенно легкий, изящный, сверкающе-цветной мир, где царят законы только художественного мастерства и безудержной фантазии; в нем хочется жить, забыв обо всем.

Там растут причудливые деревья и цветы, живут своей неспешной жизнью улочки старинных городов, по небу медленно пролетают дирижабли. Этот удивительный мир населяют разные существа: сказочные птицы, лошади, пантеры, слоны, крокодилы. 

Но, пожалуй, самые главные его обитатели и хозяева – Коты. Они царственны, величественны и таинственны. Они выше жизнеподобия и антропоморфных соответствий. Они дарят себя, снисходят, разрешают собой любоваться. 

Вокруг них вертится мир. Это для них цветут фантастические цветы, поют дивные птицы, загорается в небе радуга, наступают зима или лето. А они благосклонно позволяют заглянуть в свою параллельную вселенную, увидеть ее их глазами.

Конечно, можно подвергнуть Котов «расчленению» искусствоведческого анализа, поведать о тонкостях и сложностях композиционного построения, или о пластической и живописной изощренности этих работ. 

Можно вспомнить о традициях лубочного искусства, можно говорить о реминисценциях детской книжной графики, составлявшей основу творчества Хайкина в 1970-1980-е годы, – и это тоже будет правильно и справедливо. Но все это, тем не менее, только очень схематично и скучно опишет феномен удивительно доброго, мудрого и живописно-утонченного искусства Хайкина.

Тут есть какой-то неописуемый фокус художника: на первый взгляд, кажется, что все понятно, кажется, что внешняя красота, как самого сюжета, так и его художественного воплощения, ставится во главу угла, – но нет… не так все просто. Художник лукавит со зрителем, скрывая за внешней эффектностью своих работ  нечто большее, соотносимое с интимностью его внутренних душевных и художественных переживаний.